В любом случае, наш «образцовый» роман с цветами и виршами не мог продолжаться долго. Мне ли не понимать?..

Вру себе. Плевать мне, собственно, на этого Кортасара...

Просто мысль о том, кто мои книги будут стоять на его полке, а он будет в это время любить под пледом другую женщину... Почему-то он мерзляк, без пледа – никак...

Говорю себе, что больше не позвоню ему. Даже ради книг.

В это время в метро не так много народу.

Напротив меня сидит девочка с деревянным веслом от байдарки. Весло огромное, с двумя лакированными коричневыми лопастями, и на каждой остановке девочка пытается пристроить верхнюю лопасть под поручень, ближе к сиденью. Для этого она толкает вперед нижнюю лопасть, через весь проход, прямо к моим ногам; ничего не получается. Весло кажется огромным, на весь вагон.

После четвертой девочкиной попытки я не выдерживаю, поднимаюсь, берусь за весло и наклоняю его в сторону. Верхняя лопасть проходит как раз под поручнем, и весло оказывается в нужной позиции. Девочка хлопает глазами.

В курилке говорят обо мне.

« За штукатуркой мышиной стены... »

– Психология синих чулков? Какая к черту психология, это же на уровне рефлекса... Вроде все при ней, и сиськи и попа, а как гляну – моментальная клиническая импотенция...

Хохот.

Скрючиваюсь и ухожу на цыпочках. Хотя надо бы выйти, посмотреть им в рожи... Что-то, может быть, сказать, может быть, они смутятся...

Ага. Смутятся, как же. Сейчас.

« Я человек, я посредине мира, За мною мириады инфузорий, Передо мною мириады звезд » ...

Не могу взять себя в руки. Скверно.

« Тогда муравей полумертвый ответил тихонько и грустно: я, знаете, видел звезды... »

В сумке у меня, в потайном кармашке лежит кусок мела. Я закрываюсь в туалете (там есть просторный пятачок перед кабинками). Рисую на кафельном полу круг.

– Значит, так. Я – внутри. А вы – снаружи. Я не боюсь вас. Мне на вас наплевать. Я здесь. Вы там. Я независима, я ни от кого не завишу. Я – здесь, вы – там, мне на вас начхать!

« Да, муравей отвечает. Я видел звезды, поверьте. Я поднялся высоко, на самый высокий тополь, и тысячу глаз лучистых мою темноту пронзили... »

Стук в дверь:

– Эй, там, у тебя совесть есть? Ссать хочу – лопаюсь!

Сижу за своим рабочим столом. На экране компа – заставка. В углу комнаты – телевизор, и через десять минут начнется моя программа.

Моя программа.

Сколько нервов стоило ее пробить. Сколько сил. Вот уже пятая выходит по счету – да, в «мертвое время», в будний день, да, раз в две недели – но выходит...

Звоню ему по очереди на рабочий, на мобильный, на домашний. Везде тишина, только на домашнем включается автоответчик. Который раз. Вот скотина...

– Привет, – говорю как можно веселее. – Мне почему-то кажется, что ты дома... Ладно, ты не можешь подойти к телефону, но включи хотя бы телек, сейчас будет моя программа...

Не отзывается. Ну ладно – может быть, его и впрямь дома нет...

« Губастые бульдозеры, Дрожа по-человечьи, Асфальтовое озеро Гребут себе под плечи... »

Сижу и дрожу, как бульдозер.

Заканчиваются дневные новости. Репортаж о последнем бое Дымко – я его вижу в пятый раз, наверное, им завершают все спортивные выпуски вот уже несколько дней. Идет интервью в записи; поразительно, как внутри элегантного костюма помещается, будто внутри скафандра, вся эта гора мускулов, блестящая кожа, блестящие глаза...

Впрочем, глазам не обязательно помещаться внутри костюма. Молча смеюсь сама над собой.

Интервью с Дымко записывали в субботу, в соседней студии. Так получилось, что мы столкнулись в коридоре – вся эта махина проплыла мимо меня, обдав запахом хорошего одеколона, скользнув взглядом, как по детали интерьера...

Рекламный блок все не кончается и не кончается.

Идет заставка – не моей программы. Протираю глаза.

Узнаю Люськину программу про попсовую певицу, повтор субботней передачи...

Смотрю, как слепая, в компьютер. «В программе произошли изменения»...

На меня косятся – или мне это только кажется?

– Ты должна меня благодарить за то, что тебя не увольняют. Пока.

Шеф не отводит глаз. Он не чувствует за собой не то что вины – неловкости.

– Это коммерческий канал, а не богадельня...

Он говорит еще и еще, но я не слышу. Мне становится страшно; напротив меня сидит мертвец с цепкими мертвыми глазами. Его взгляд касается меня, как усики огромного таракана. Моя хрупкая защита тает, будто пластмасса в кислоте.

Мне кажется, что я сижу перед ним голая.

...А чей это голос сказал – «А как гляну – моментальная клиническая импотенция...»?!

– Придумай что-то другое, – говорит он формально, для порядка. – А лучше всего... переходи-ка на другую работу, лапушка. Вон, помрежей не хватает...

« В пять утра во мгле осенней распахнулась дверь балкона, и, как скорбная Мадонна, вышла черная ворона. И на землю посмотрела, где голубка шла, зевая, и на небо улетела, криком душу раздирая... »

Людей мало.. Хорошо, что я пришла.

Гроб несут какие-то старики.

Музыки нет.

На Клавдии Антоновне все та же шелковая блузка, к воротничку которой звукооператор Костя прикалывал микрофон.

Неужели всего два дня прошло?

Два дня назад старушка с зелеными глазами растерянно спросила в телефонную трубку: «Как... Совсем не будет? Никогда?..»

« Там, на небе, все другое, все на небе поправимо, больше сердце никакое не разрывно, не ранимо... »

Похороны короткие. Без речей. И это к лучшему... если уместны такие слова.

Возвращаюсь домой после похорон.

Захожу в магазин и покупаю торт. С кремом.

« Показывали страуса в Пассаже.

Холодная коробка магазина, И серый свет из-под стеклянной крыши, Да эта керосинка на прилавке – Он ко всему давным-давно привык. Нахохлившись, на сонные глаза Надвинул фиолетовые веки И посреди пустого помещенья, Не двигаясь, как чучело, стоял, Так утвердив негнущиеся ноги, Чтоб можно было, не меняя позы, Стоять хоть целый час, хоть целый день Без всякой мысли, без воспоминаний » .